Понимаю, что обращаюсь к читателям совсем мне не знакомым... И прежде всего я решил сказать немного о себе и о том, как сформировались мои политические убеждения.

Я родился в Индии в 1903 году. Мой отец служил в английской колониальной администрации, моя семья принадлежала к среднему классу — классу военных, священнослужителей, правительственных чиновников, учителей, юристов, врачей и т. п. Я получил образование в Итоне, самой престижной и дорогой, самой аристократической среди английских частных школ для юношей. Я-то сумел попасть туда благодаря знаниям, а в противном случае отец не мог бы отправить меня в учебное заведение подобного типа.

Вскоре, после того как я оставил школу (мне тогда едва исполнилось двадцать лет), я отправился в Бирму и записался в Индийскую королевскую полицию. Это было вооруженное формирование — нечто вроде жандармерии... Я прослужил там пять лет. Служба эта мне была не по душе, она лишь пробудила во мне ненависть к империализму, хотя националистические чувства в Бирме были еще слабы, а отношения между бирманцами и англичанами нельзя назвать плохими. Перед возвращением в Англию в 1927 году я оставил службу, решив посвятить себя писательству, но на первых порах не имел особого успеха... Мне приходилось месяцами жить среди обездоленных, живших в беднейших кварталах, среди людей, промышлявших попрошайничеством или мелким воровством... Вплоть до 1930 года я, в общем-то, не считал себя социалистом. Действительно, я не определился в ту пору в своей политической позиции. Я склонялся к социалистическим взглядам в силу того, что осуждал угнетение и пренебрежение, которым подвергается беднейшая часть промышленных рабочих, а совсем не потому, что испытывал востоги по поводу теорий планового общества.

В 1936 гду я женился. Почти в ту же самую неделю разразилась война в Испании. Моя жена и я стремились попасть в эту страну, чтобы сражаться на стороне испанского правительства. ... В Испании я провел полгода. ... пока под Уэской пуля фашистского снацпера не угодила мне в горло.

На ранних стадиях войны иностранцы в целом пребывали в неверии относительно конфликтов, которые раздирали различные политические партии, поддерживающие правительство. В результате ряда обстоятельств я присоединился не к интернациональным бригадам, как это произошло с большинством иностранцев, а к милиции ПОУМ, то есть к испанским троцкистам.

И вот в середине 1917 года, когда коммунисты подчинили своему контролю (или частичному контролю) испанское правительство и начали преследовать троцкистов, мы с женой оказались в числе их жертв. Нам повезло в том, что мы выбрались из Испании живыми, нас даже не разу не подвергли аресту. А между тем многие из наших друзей были расстреляны, другие провели большую часть времени в тюрьмах или просто исчезли.

Эта охота за людьми в Испании развертывалась в то же самое время, что и «Большой террор» в Советском Союзе. Она явилась своеобразным к нему дополнением. В Испании природа обвинений (главным образом «тайный сговор с фашистами») была аналогичной той, что и в России. В том, что касается Испании, я имел все основания полагать, что обвинения были сфабрикованными. Подобный усвоенный мной опыт явился ценным и живым уроком: он показал мне, с какой легкостью тоталитарная пропаганда способна подчинять себе мнения даже просвещенных людей в демократических странах. ...

... По возвращении в Англию мы встретились с немалым числом хорошо информированных газетных обозревателей, принимавших на веру большинство из тех фантастических сообщений о заговорах, предательстве и саботаже, которые содержались в газетных репортажах о московских процессах. И тогда я понял с большей, чем когда-либо, ясностью, какое негативное воздействие оказывает советский миф на западное социалистическое движение. ...

Я никогда не был в России, и мои знания об этой стране базируются исключительно на чтении книг и газет. И, будь в моих руках власть, я не желал бы вмешиваться в советские внутренние дела. Я не хотел бы обличать Сталина и его соратников за их варварские и антидемократические методы. Вполне возможно, что, преисполненные лучшими намерениями, они не могли действовать по-иному исходя из сложившихся обстоятельств.

Но, с другой стороны, для меня было крайне важно, чтобы люди в Западной Европе могли представить себе советский режим таким, каковым он в действительности является. Начиная с 1930 года у меня было уже слишком мало аргументов в пользу того, что Советский Союз развивается в направлении того строя, к которому можно было бы применить понятие подлинного социализма. Напротив, я был ошеломлен отчетливыми свидетельствами того, что страна превращается в иерархическое общество, хозяева которого не в большей мере склонны расстаться со своей властью, нежели любые другие представители правящей верхушки. Более того, рабочие и интеллигенты в странах, подобных нашей Англии, не могут и представить себе, что сегодня Советский Союз полностью отличен от того, чем он был в 1917 году. Частично это происходит от нежелания это признать (то есть им хочется верить в то, что где-то должно существовать истинно социалистическое государство). Частично — от того, что привыкшие к относительной свободе и терпимости в общественной жизни граждане просто не способны к восприятию тоталитаризма.

При этом надо согласиться, что и Англия не является стопроцентной демократической страной. Это капиталистическое государство, сохранившее классовые привилегии (даже теперь после войны, способствовавшей тенденциям к равенству), а также немалые различия в имущественном отношении. И тем не менее это страна, жители которой вот уже несколько сотен лет как не знают гражданских войн, страна с относительно справедливыми законами, страна, в которой можно доверять официальным сообщениям и статистическим данным. И,.наконец, последнее, но далеко не самое маловажное обстоятельство заключается в том, что это страна, в которой своя позиция — придерживаться и высказывать взгляды меньшинства — вовсе не связана со смертельной опасностью. Живя в подобной атмосфере, человек с улицы просто не в состоянии уразуметь такие вещи, как концентрационные лагеря, массовые депортации, аресты без суда, цензура прессы и так далее. Все, что он читает о стране, подобной Советскому Союзу, он автоматически трансформирует на чисто английские понятия, а потому с полной невинностью принимает ложь тоталитарной пропаганды. Вплоть до 1939 года и даже позднее большинство англичан оказались неспособными проникнуть в истинную природу нацистского режима в Германии. Да и теперь в том, что касается советской системы, они все еще в значительной мере находятся во власти прежних иллюзий.

А это принесло значительный ущерб социалистическому движению в Англии и имело серьезные последствия для британской внешней политики. Ничто, по моему мнению, так не способствовало извращению идеи социализма, как убеждение в том, что Россия — социалистическая страна, а каждое деяние ее лидеров может быть оправдано, и даже более того, достойно подражания. ...

По возвращении из Испании я размышлял над тем, как можно было бы разоблачить советский миф в произведении, которое стало бы доступно любому и которое легко бы переводилось на другие языки. Однако конкретные детали моей повести никак не давались мне длительное время, пока однажды (я жил тогда в маленькой деревушке) не увидел мальчугана лет десяти, ехавшего на подводе по узкой дорожке и хлеставшего лошадь, когда она пробовала свернуть в сторону. И тогда меня осенило. ...

Я попытался проанализировать теорию Маркса с точки зрения животных. Для них было очевидно, что концепция классовой борьбы в человеческом обществе — чистая иллюзия, поскольку, когда надо было эксплуатировать животных, все люди объединялись против них. Настоящая борьба велась между людьми и животными. Отталкиваясь от этого исходного тезиса. было уже нетрудно разработать сюжет моей повести, но не мог приняться за нее вплоть до 1943 года, потому что всегда оказывался занят какой-то другой работой, не оставлявшей мне свободного времени. В конце концов я включил в нее некоторые события, например Тегеранскую конференцию, которые совпали со временем работы над этим произведением. Таким образом, главную идею своей повести я вынашивал почти шесть лет прежде чем сумел перенести ее на бумагу.

Мне трудно комментировать свою работу: если она не говорит сама за себя, значит, меня постигла неудача. Но я хотел бы подчеркнуть два обстоятельства. Во-первых, хотя различные эпизоды повести взяты из подлинной истории русской революции, они представлены в схематичном виде, а их хронологическая последовательность может нарушаться. Это было необходимо для придания композиции повести симметрии. Во-вторых, скажу и о том, что выпало из поля зрения критиков, возможно, потому, что этот момент не был должным образом мной акцентирован. Иные читатели закрывают книгу, находясь под впечатлением, что ее финал — это полное умиротворение между людьми и животными. Это, однако, не входило в мои намерения, напротив, я собирался завершить повесть на громкой ноте диссонанса, поскольку я писал сразу же после окончания Тегеранской конференции, которая, как многие полагали, обусловила наилучшие отношения между Советским Союзом и Западом. Лично я не верил, что подобные добрые отношения продлятся долго; последующие события доказали, что я не был так уж неправ. ...