Чаликова Виктория Атомовна
(1935-1991)

Литературовед, философ и социолог; ведущий специалист по литературной утопии и антиутопии. Родилась в Орджоникидзе 23 июля 1935 г., жила в Москве, умерла в Гамбурге (Германия) 18 мая 1991 г. Училась в Тбилисском университете, окончила Славянский педагогический институт, работала учителем в школе, ученым-референтом в ИНИОН РАН.

Еще в конце 1970-х гг. Чаликова одной из первых в стране начала активно заниматься исследованиями запретных в то время тем: литературной антиутопией, творчеством Дж. Оруэлла, Е. Замятина и других, однако до начала Перестройки ее работы практически не были известны на родине (большинство были опубликованы в «закрытых» реферативных сборниках ИНИОН и в зарубежной печати).

Вика Чаликова. Виктория Чаликова. Во святом крещении — Вероника. Викторией она войдет в библиографию и историографию русской социологической и культурологической мысли 60 — 90-х годов. Вероникой в молитвенные поминовения. А для тех, кто знал ее на протяжении последней четверти, или, лучше сказать, трети века, — попросту Викой.

Эта хрупкая золотоволосая женщина несла в себе огромную силу духа и мысли. То, что предлагается сейчас читателю, — насыщенная опытом страдания и познания энциклопедия самой живой и самой насущной проблематики нынешнего мира и нынешней России.

В одной из работ читатель прочтет слова любимого Викой английского писателя Джорджа Оруэлла: «Хорошая проза подобна оконному стеклу». Так было и у самой Вики. Язык чистый, складный, прозрачный. И это не случайно.

Большая часть ее трудов приходится на «года глухие» (если вспомнить блоковское «Возмездие») — на последние десятилетия большевистской диктатуры. На период духовной агонии, растерянности, растления, подспудного протеста и выматывающих душу внутренних поисков. И был некий смысл в том, что судьба распорядилась, чтобы Вика была не только ученым-исследователем, но и просветителем. Как бы невзначай оказалась она в кругу ученых-референтов ФБОН/ИНИОН, — в том кругу, через который проникал в среду нашей не Бог весть как эрудированной, но раздерганной и исстрадавшейся интеллигенции поток современных понятий, мыслей, концепций.

Труд ученого-референта отчасти сродни труду историка мысли, историографа. Но он тяжелей. Для историографа (коли это серьезный и совестливый историограф) важны относительная полнота информации и глубина анализа. А от серьезного и совестливого референта требуется еще и оперативность. Таково непременное условие работы.

Работа, стало быть, изматывающая: напряженно следя за кругом своих авторов и проблем, трудно собраться с собственными мыслями, трудно как-то согласовать и упорядочить в самом себе несхожие, а подчас и яростно оспаривающие друг друга информационные и смысловые потоки. А как трудно было в те «года глухие» пробиваться к читателю не только сквозь малость тиражей и полузасекреченность реферативных изданий, но и сквозь толщи полузрячего сознания, делавшего лишь самые первые шаги в искусстве понимать чужие мысли, тематизировать чужое творчество и претворять его в органичные элементы собственного опыта.

Как она, столь добросовестный, активный и творческий читатель и аналитик, могла вынести в самой себе такой напор рефлексии? Как она могла принять на себя — или, точнее, — принять в глубину собственного своего сознания столько вопиющей боли и противоречий не только мысли, но и жизни самой? Не потому ли так сравнительно рано истаяла и сгорела? Словно золотая свеча...

Нарциссически жалея себя во дне сегодняшнем, мы как-то непростительно легко забываем противоречия и тяготы вчерашнего дня. И одной из самых грозных тягот (причем даже внутренних тягот!) жизни для всякого честного мыслителя тех десятилетий был «феномен марксизма». Феномен, до сих пор — по крайней мере, применительно к истории России — всерьез не понятый. Феномен, в коем аналитическая мощь социальной критики, словно по правилам некоего, еще не разгаданного философского контрапункта, воспроизводила самую беспардонную социальную мифологию. Есть такая конструкция в романе Вл. Нарокова «Мнимые величины». «Коммунизм», т.е. условно говоря, ценностно ориентированная социальная критика, есть лишь «мнимая величина» или поверхностная надстройка (по словам одного из персонажей Нарокова — «суперфляй») над некоей подлинной сутью. А суть — одержимый жаждой власти и жестоких деяний «большевизм». В этой конструкции — немалая правда, хотя, мне думается, и не вся правда.

Такому человеку, как Вика, — человеку свободному от обольщений большевизма, но имевшему трудные внутренние счеты с социокритическим наследием марксистской мысли,- все эти коллизии не могли не причинять внутренние страдания. И это страдание неотъемлемо вошло в мыслительный и духовный контекст ее творчества.

Ведь почти вся ее жизнь прошла в тех условиях, когда сотни тысяч, если не миллионы людей — от разъевшегося партийного «большого брата» до последнего сикофанта дрожащего — играли в одну и ту же игру: во «всепобеждающее учение» как в бесспорную мировоззренческую и организационную аксиоматику. Все вопияло против такового склада вещей: и наш эко-социо-духовный развал, и критические элементы самого марксизма. И тем больнее приходилось такому строгому и искреннему социальному мыслителю, каким была Вика: совесть и сама внутренняя динамика мысли не позволяли ни принять «марксистский феномен», ни отбросить его напрочь. Оставалось лишь превратить его в предпосылку более осмысленного и продуктивного творчества. И, по-видимому, в творчестве Вики, не боявшейся принять на себя тяжесть парадоксов, это совершилось.

Парадоксы проходят сквозь весь поток истории в нерасторжимом единстве трех временных ее измерений — прошлого, настоящего, будущего.

В последние годы жизни Вика, трудолюбивый историограф и активный и мирный общественный деятель, наблюдала, как размываются социальные и мыслительные основы старой жизни, — той жизни, которая была отмечена смертным борением ожесточенного социокультурного традиционализма, с одной стороны, и грубых и незрелых форм модернизаторского натиска — с другой. И горько сетовала и в своих последних трудах, и в личных беседах, что мы продолжаем во многом жить фантомами всей этой пестрой тоталитаристской «старины», что продолжаем плясать и кувыркаться на платформах, которые выезжают из-под ног... Система, казалось бы, умерла, но ее фантомы продолжают разрушать человеческую жизнь изнутри...

Она давала нам понять, что противоречия таких взаимообратимых вещей, как инновация и традиция, индивидуальное и коллективное, подсознательное и рациональное, протест и власть таят в себе зерна противоречий новых и подчас непредвидимых. Может быть, даже сама прежняя, казавшаяся бесспорной романтическая эвристика социологии (Gemeinschaft — Geselschaft) отчасти утрачивает свой смысл. В понимании всех этих вещей не обойтись без пристального аналитического подхода, без научной строгости. Это — необходимо. Но едва ли достаточно. Ибо в динамику прорастания будущего сквозь толщи времен вживлено данное человеку право на мечту, право на опасение, право на нравственную коррекцию самого себя и своего наследия. Только бы без беснований, только бы без раздутого властолюбия и мстительной злобы...

Отсюда и столь пристрастный интерес Вики к проблематике утопического мышления во всем многообразии его вариаций, направленностей, стилистик, обстоятельств возникновения и распространения. Как это показано в работах Вики, утопии — позитивные и негативные — могут классифицироваться по-разному и могут приводить человеческую мысль и практику к различным результатам.

Но — утопия, эта хотя и неуклюжая, но все же неизбывная попытка человеческого целеполагания во времени, — вырастает не только из глубин нашего бессознательного, не только из фундаментальных архетипов нашей социальности и мышления, но и из забот повседневного «житейского попечения» и, в частности, из забот вполне ощутимого и земного общественно-политического выбора(1). Так было во времена Платона, первого сознательного европейского систематика-утописта(2), так во многих отношениях остается и поныне. Отделаться напрочь от утопических чаяний — едва ли возможно. Любая открывающаяся нашему умственному взору новая область жизни, новая технологическая или социальная возможность, новое мыслительное пространство — все это так или иначе перекраивает дотоле действовавшие представления о существующем, возможном и должном; все это так или иначе обрекает мысль на новые и новые примерки открывающихся, убывающих или переоформляющихся возможностей. Но ситуация вечных примерок всегда искусительна. Замкнувшаяся на себе мысль подчас готова признать свой условный эксперимент на пергаменте, на бумаге или на экране компьютера (идеальный полис, идеальный глобус, идеальный космос...) чем-то сверхдостоверным, достойным перечеркнуть и крушить всю людскую действительность как неудавшиеся чертежи. А бывает и еще страшнее: месть внутренне ожесточившихся утопистов — месть, обращенная против реальной жизни,- месть за свои же собственные неудачи. И как мы знаем из истории, такая месть может принимать характер рационализированного, рутинного, «аппаратного» гнета. И здесь, как это показывается в трудах Вики, важно вовремя вспомнить, что жизнь и мышление, не данные нам друг без друга, не равны друг другу, как, впрочем, не равны и сами себе. Утопия — как и антиутопия — есть прежде всего процесс работы души не над обществом, но над собой(3). А что касается общества, — то душа может продуктивно работать над обществом не впрямую, не механически, но лишь через собственное посредство. Через посредство своей многозначной свободы. И подчас — это уже та область, где рассыпаются, как пыль, притязания «большой братии» и открываются духовные пространства поэтов и святых. Как об этом в стихах Тувима, —

Не сумеет узнать ни единый штаб
Наших сладких и страшных секретов...
(«К генералам», перевод Д. Самойлова)

И эти пространства, исподволь входя в конкретику, в текучку исторических движений, могут меркнуть и огрубляться, но, возможно, именно они и спасают нас, обыкновенных людей, а через нас — и мир в целом от распада.

И коль скоро я обмолвился понятием исторической конкретики, — хотел бы в заключение сказать, что Вика обладала особо ясным и отчетливым ощущением специфики нынешнего времени, — благо, что глубоко и нетривиально размышляла над трудами Вебера, Мангейма, Элиаде, Леви-Стросса. Она умела не только понять, но и описать наше с вами время. Время, когда пожинаются не только благие плоды, но и плоды частичного провала ранних форм индустриально-урбанистической культуры; когда поиски более тонких и современных форм рационализации сливаются с тенденциями ориентализма и тоски по примитиву; когда реальность подчас неожиданно проявляет себя на стыках тончайших естественно-научных, гносеологических, социо-антропологических и востоковедных теорий. Тоска по прошлому и целеполагания будущего невольно рокируются почти что в каждый момент сегодняшней жизни. И это — неспроста. Ибо то, что многозначно выходит на первый план нынешней социальности, культуры и истории, — не только былая «адаптация к миру», но и — по словам Вики — присущее человеку посттрадиционных эпох «адаптирование мира к себе». Стало быть, не только взаиморазрушение, но и взаимовосстановление мира и человека.

Думается, что и это собрание трудов Вики — тоже какая-то часть работы по восстановлению нашего больного, в каждом поколении гибнущего, но чудесно движущегося своими странными и извилистыми путями мира.

_____

1) См.: Abelian J. L. Utopia, mito, revolucion // Cuadernos. — P., 1962. — N. 63. — P. 10-16. [обратно]

2) См.: Яйленко В. П. Платоновская теория основания полиса и эллинистическая колонизационная практика // Платон и его эпоха. К 2400-летию со дня рождения. — М., 1979. - С. 172-190. [обратно]

3) См.: Бердяев Н. А. О земном и небесном утопизме // Русская мысль. — Спб., 1913. — N. 9. [обратно]

В научном творчестве Виктории Чаликовой тема утопического мира во всех его подвигах и ипостасях занимает особое место. Больше десяти лет огромная часть ее ума и таланта, эрудиции и энергии отдана была разработке и продвижению этой сложной темы. Знаменитая ныне серия ИНИОНовских сборников «Социокультурные утопии ХХ века» (вып. 1-6, 1979 — 88), статьи, рефераты, рецензии, переводы, предисловия, семинары, конференции, — все это плоды неуемной активности Вики, которая по сути дела открыла нашему читателю почти неведомый мир социального соблазна и кошмара.

Ведь об утопии доложено было ведать стандартно образованному советскому человеку конца 70-х годов нашего столетия — только то что укладывалось в рамки формулы развития социализма «от утопии к науке», а точнее, к оправданию жалкой «социалистической» реальности нашего бытия. За этими рамками, естественно, оставались все варианты современного утопизма, тем более антиутопия; в те уже далекие годы, когда начали выходить сборники В. Чаликовой (малым тиражом и с позорным грифом «для служебного пользования») под запретом оставались Замятин, Оруэлл, Платонов. Поэтому мы вправе считать неистовую, подвижническую деятельность Вики по созданию современной библиотеки и современной науки об утопии, прорывом в новую реальность. Притом, не только научно-познавательную, но и социальную. Судьбе нашей угодно было распорядиться так, что расширение воззрений на утопию происходило в период высвобождения общественной мысли и массового сознания в стране от кошмара самой соблазнительной и самой опасной утопии изо — всех, которые когда-либо правили бал — утопии государственного социализма.

Эта утопия была выпестована ХIХ веком, жившим мечтой о рациональном прогрессе общества. «Господа, если к правде святой мир дорогу найти не сумеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой». Расплата за золотые сны пришла столетие спустя.

При всем многообразии утопического сознания, при всей запутанности его дефиниций, в которых попытки объективистских подходов постоянно смешивались с оценками желаемого и отвергаемого, осевая его структура, как мне представляется, — конструкция социальной схемы, предназначенной для того, чтобы полностью и раз и навсегда разрешить проблемы человеческого существования, обязав всех быть равными и счастливыми. В этом глубочайшая основа порочности всякой утопической конструкции, независимо от намерений ее создателей и качества тех или иных «узлов» ее механизма. Сегодня нам — вслед остальному просвещенному человечеству — приходится признавать эту столь простую, сколь и страшную истину.

А вместе с тем приходится и пересматривать недавно усвоенное противопоставление утопии и дистопии (или антиутопии). Кошмар, нарисованный Оруэллом или Зиновьевым, — это вовсе не «антиобраз» утопии, не «плохое» ее исполнение, это просто сама утопия как она есть и может быть, Бердяев это знал давно: «Всякая попытка создания рая на земле есть попытка создания ада»...

Западный мир, по всей видимости, довольно успешно вытеснил утопическое мировоззрение со всеми его атрибутами на периферию социальной мысли, оставив его то ли средством социальной критики, то ли предметом горячечного увлечения, — в том и другом случае субъектом остается малочисленная среда радикальной контркультуры. В этом смещении сыграли свою роль и разные стадии нашего исторического эксперимента.

Наше пробуждение оказалось куда более мучительным, поэтапным, включающем трудные фазы знакомых каждому по личному опыту «пробуждений» в новый уровень того же кошмара. С этим, должно быть, увязаны и многообразные попытки объяснить долготерпение массы извечными особенностями глуповской души, на которые сегодня ссылается А. Зиновьев.

Изданная лет десять назад за рубежом книга М. Геллера и А. Некрича по истории советского периода носит название «Утопия у власти». Обличительный смысл заглавия понятен, хотя считать его достаточно строгим трудно. В системе господства партийно-государственной пирамиды утопические конструкции «светлого будущего» играли всего лишь роль некоего идеологического прикрытия, с которым сами власть имущие обращались вполне цинично. Какая-то часть политизированной молодежи, несомненно, искренне увлекалась утопическими конструкциями коммунизма: в некоей вульгаризованной форме соответствующие формулы могли находить свои ниши в массовом сознании. От этого утопия не обретала реальной власти над обществом, оставалась лишь одним из орудий власти.

И тем не менее крушение «компартийной» власти неизбежно означает и всемирно-исторический крах утопического мировоззрения. Важнее, конечно, чтобы этот урок был понят и усвоен в нашем многострадальном обществе, которое еще вчера обозначалось как «советское». Судя по сегодняшним тенденциям массового сознания, преодоление социального утопизма неизбежно.

...Вике Чаликовой удалось, успелось видеть и широкое признание своих работ по утопии, и широкое развитие изданий в этом направлении, и, наконец, пробуждение общества от утопического кошмара. Увы, не успела она увидеть заключительной, самой драматической фазы этого процесса, отмеченной Августом 91-го.