На скорость, с которой сейчас движутся события, указывает тот факт, что полный перевод «Майн Кампф» Хёрста и Блэккета, опубликованный всего год назад, вышел в прогитлеровской редакции. Предисловие переводчика и примечания были написаны с очевидной целью: сгладить свирепость книжки, и представить Гитлера с как можно более светлой стороны. Ибо тогда Гитлер еще был респектабельным. Он сокрушил немецкое рабочее движение, и за это класс собственников готов был ему простить почти все. И левые, и правые были согласны с поверхностной оценкой того, что национал-социализм — всего лишь вариант консерватизма.

Но вдруг оказалось, что Гитлер отнюдь не респектабелен.

В результате этого, перевод Хёрста и Блэккета вышел новым тиражом в обложке, на которой говорится, что вся прибыль от продажи книжки идет Красному Кресту. Тем не менее, содержание «Майн Кампф» не указывает на то, что цели и взгляды Гитлера сколь-либо изменились. Если сравнить его прошлогодние высказывания со сделанными 15 лет назад, то бросается в глаза жесткость его ума, то, что его взгляды не меняются. Это непоколебимый взгляд маньяка, который едва ли сдвинут с места временные политические интриги. Наверняка Гитлер считает договор о ненападении с Россией не более, чем изменением расписания. В «Майн Кампф» излагается план сначала разгромить Россию, и потом, надо полагать — Англию. Сейчас же оказалось, что Англия должна стать первой, так как Россию легче подкупить. Но когда с Англией разберутся, тогда придет черед России — по крайней мере, так это видит Гитлер. Так ли это будет на самом деле — это, конечно, иной вопрос.

Предположим, что программа Гитлера будет реализована. Он предполагает, что через сто лет будет существовать территориально непрерывное государство из 250 миллионов немцев, в котором будет вдоволь «жизненного пространства» (т. е. оно будет простираться где-то до Афганистана), жуткая безмозглая империя, в которой не происходит ничего кроме военной муштры и разведения все нового пушечного мяса. Каким образом он смог начать реализовывать эту чудовищную программу? Легко сказать, что на ранней стадии его карьеры его финансировали крупные капиталисты, которые видели в нем будущего сокрушителя социалистов и коммунистов. Но они бы не начали его поддерживать, не организуй он огромное политическое движение. Опять же, ситуация в Германии, с семью миллионами безработных, была очевидно благоприятной для демагогов. Но Гитлер не смог бы победить всех своих противников, не будь привлекательна его собственная личность, которая просвечивает через слабую прозу «Майн Кампф», и наверняка завораживает слушателей его речей. Считаю должным заметить то, что я никогда не мог заставить себя не любить Гитлера. С тех пор, как он пришел к власти — до тех пор, как почти все, я поддавался обману о том, что он незначителен, — я размышлял, что я убил бы его, появись у меня такая возможность, но я не чувствую к нему личной неприязни. Он чем-то глубоко к себе располагает. Это чувствуется, когда разглядываешь его фотографии — я особенно рекомендую фотографию в начале перевода Хёрста и Блэккета, на которой Гитлер показан коричневорубашечником. Это жалкое, псиное лицо, лицо человека, страдающего от невыносимой несправедливости. Это лицо на множестве изображений распятого Христа в более мужественном варианте, и нет сомнений в том, что Гитлер сам видит себя так. Об изначальной, личной причине его жалобы на бытие можно лишь догадываться, но эта жалоба присутствует. Он мученик, жертва, прикованный к скале Прометей, жертвующий собой герой, который в одиночку сражается, не имея шансов на успех. Если он убъет мышь, то он представит это в таком свете, как будто он убил дракона. С ним, как и с Наполеоном, чувствуется, что он сражается против судьбы, что он наверняка проиграет, но все же заслуживает победить. Естественно, такая поза невероятно привлекательна; вокруг чего-то подобного закручен сюжет половины кино.

И он почувствовал лживость гедонизма. Практически вся западная мысль после окончания последней войны молча допускала то, что люди не желают ничего, кроме комфорта, безопасности и отсутствия боли. В этом мировоззрении нет места, например, для патриотизма и военной доблести. Социалист обычно не любит, когда его дети играют в солдатики, но ему нечего предложить взамен: оловянные пацифисты детям не нравятся. Гитлер чувствует с исключительной силой в своем безрадостном мозгу то, что людям нужен не только комфорт, безопасность, короткий рабочий день, гигиена, противозачаточные средства и здравый смысл; им также, по крайней мере иногда, нужна борьба и жертвенность, не говоря уже о барабанной дроби, флагах и парадах. Чем бы они ни были с точки зрения экономики, как мировоззрения фашизм и нацизм гораздо здоровее гедонизма. То же самое, наверное, верно и для сталинской военизированной версии социализма. Все три великих диктатора увеличили свою власть, взвалив невыносимую ношу на свои народы. Но социализм, и даже в определенной степени капитализм сказали людям: «Со мной вам будет хорошо», а Гитлер сказал им: «Со мной вы узнаете борьбу, опасность и смерть», и в результате целая нация припала к его ногам. Может, потом им надоест и они передумают, как случилось в конце последней войны. После нескольких лет резни и голода, «Как можно больше счастья для как можно большего числа людей» станет хорошим лозунгом, но пока «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца» его поборол. Сейчас мы сражаемся против его автора, и мы не должны преуменьшать его эмоциональную притягательность.