Впервые с «граммофонным сознанием» Оруэлл столкнулся, вернувшись из Испании в 1937 году. Вернулся он, потрясенный предательством коммунистов. Он и раньше не был к ним близок — зная о сталинских показательных процессах и казнях лета 1936 года, он сочувствовал скорее британской Независимой лейбористской партии — социалистической, но коммунистов осуждавшей. Осуждала их и испанская Объединенная марксистская рабочая партия (Partido Obrero de Unificación Marxista), известная по-русски как ПОУМ, под знаменами которой Оруэлл воевал в Каталонии. И все-таки поначалу военные формирования коммунистов и социалистов разного толка сражались за Испанскую республику бок о бок. В это время Оруэлл, по его собственным словам, «по-настоящему поверил в социализм» — так захватила его революционная стихия равенства и братства, царившая тогда в Каталонии. Более того, был момент, когда он даже подумывал, не перейти ли ему в Интербригаду, — лучше вооруженные коммунистические отряды воевали на более ответственных участках, да и военная тактика коммунистов представлялась ему тогда более разумной.

Однако тут коммунисты, преследовавшие свои цели, перешли в наступление — членов ПОУМ, до тех пор огульно записываемых в троцкисты, обвинили в сотрудничестве с фашистами, партия была объявлена вне закона, тех, кто возвращался с фронта, разоружали и арестовывали. «Абсурд ситуации, — писал Оруэлл позднее другу, — мало кем, вне Испании, осознаваемый, заключается в том, что коммунисты были там самыми «правыми» и даже более яростно, чем либералы, стремились уничтожить революционеров и искоренить революционные идеи». Глава ПОУМ Андрее Нин был убит советскими агентами, сам Оруэлл едва избежал ареста, а может быть, и гибели. Но сильнее, чем опасность, нависшая над ним лично, Оруэл-ла поразила бесцеремонная ложь коммунистических газет и та готовность, с которой эту ложь подхватывали левые — и в Испании, и в Англии.

Еще по дороге домой он, по договоренности с еженедельником «Нью Стейтсмен энд Нейшн», начал писать статью о том, как обстояли дела в действительности. Однако редактор «Нью Стейтсмен энд Нейшн», известный социалист Кингсли Мартин, эту статью немедленно отверг, равно как и содержавшую сходные взгляды рецензию. «Ваша рецензия, — писал он Оруэллу, — противоречит политической позиции нашего журнала. Она написана очень бескомпромиссно и, по сути дела, опровергает все сообщения наших испанских корреспондентов». Оруэллу с трудом удалось напечатать несколько статей, а затем, в 1938 году и книгу «В честь Каталонии» — одну из лучших книг о гражданской войне в Испании. Однако на свидетельство Оруэлла никто внимания не обратил, книга успеха не имела, и за первые двенадцать лет после ее публикации продано было всего шестьсот экземпляров. И все-таки Оруэлл сделал все, что мог, чтобы восстановить честь своих оклеветанных товарищей — бойцов ПОУМ, обвиненных в пособничестве фашизму. Но этого ему было мало.

«После возвращения из Испании я решил разоблачить советский миф в книге, которую мог бы понять практически любой и которую легко было бы перевести на другие языки» — так писал Оруэлл в сорок седьмом году в предисловии к изданию «Скотского хозяйства» на украинском языке. Разоблачить «советский миф», объяснял он, было необходимо, чтобы «возродить социалистическое движение», потому что «ничто так не способствовало извращению первоначальной идеи социализма, как представление о том, что Россия — это социалистическая страна и всякому шагу ее руководителей следует сочувствовать, если не подражать». В то время как большинство товарищей Оруэлла, британских левых, хоть и с оговорками, но принимали коммунизм, а уж тем более не допускали критики сталинизма в тот момент, когда казалось, что только он противостоит фашизму, Оруэлл смотрел на ситуацию по-другому. И национал-социализм, и коммунизм представлялись ему одинаково страшными тоталитарными режимами и чудовищными искажениями социализма. «Каждая строчка серьезных работ, написанных мной с 1936 года, — утверждал он в очерке «Зачем я пишу» (1946), — направлена прямо или косвенно против тоталитаризма и за демократический социализм».

Сегодня даже трудно себе представить, как непопулярна среди интеллигенции была тогда такая точка зрения. «Ядовитое воздействие русского мифа на английскую интеллектуальную жизнь», о котором говорил Оруэлл, на самом деле, простиралось далеко за пределы Англии: Томас Манн считал антикоммунизм кардинальной глупостью двадцатого века, Жан-Поль Сартр просто называл антикоммунистов «крысами». Точно так же как Оруэлл со «Скотским хозяйством», социалист Борис Суварин испытывал трудности с публикацией во Франции написанной им биографии Сталина, а Ханна Арендт так и не смогла напечатать там перевод книги «Корни тоталитаризма».

Только уже после смерти Оруэлла, в 1950 году, так называемые «некоммунистические левые» создали свою международную организацию — Конгресс в защиту свободы культуры — которая с помощью многочисленных художественных и политических изданий способствовала распространению неортодоксальных взглядов, однако просуществовала она лишь до 1967 года. Борьба между «коммунистическими» и «некоммунистическими» левыми шла на Западе практически всю вторую половину двадцатого века. Невзирая на то, что информации о советской жизни становилось больше, «советский миф» не полностью утратил привлекательность для западной интеллигенции, а растущий в Европе антиамериканизм привел, в частности, к тому, что принимавший финансовую поддержку ЦРУ Конгресс в защиту свободы культуры вынужден был прекратить свою просветительскую деятельность. Точно так же, как во времена Оруэлла британские социалисты не решались выступать против Сталина, опасаясь, что таким образом они «объективно» окажутся на стороне Гитлера, так в последующие годы большая часть левой интеллигенции отказывалась выступать против коммунизма, поскольку этим на Западе занимались «правые», консервативные силы. Смысл борьбы с коммунизмом, как понимал ее Оруэлл, был большинством западной интеллигенции утрачен.

Бесстрашие Оруэлла, который перешагивал рамки «правильных» точек зрения, пугало и озадачивало тех, кто был скован партийными позициями. Парадоксально, что люди прямо противоположных политических убеждений пытались подогнать его под себя, сделать из его взглядов очередную нравящуюся им «пластинку» для граммофона. «Правые» не замечали, что «Скотское хозяйство» начинается с прекрасной мечты и торжества освободившихся животных, — Оруэлл, в разгар поисков издателя книги вежливо отказавшийся от предложения опубликовать ее в «правом» журнале «Тайм энд Тайд», казался им таким же врагом социализма, как они сами. Левые пытались доказать, что, вопреки собственным утверждениям Оруэлла, и «Скотское хозяйство», и роман «1984» относятся скорее не к СССР, а к западному обществу, в особенности, конечно, к Соединенным Штатам. Эта точка зрения была подхвачена и в самом Советском Союзе, где в 1984 году продолжали преследовать за «хранение и распространение» произведений Оруэлла и одновременно — в точности по Оруэллу! — печатали статьи об «антиимпериалистической направленности» этих самых произведений.

Феномен сознания, игнорирующего реальность, был тщательно исследован Оруэллом в романе «1984». Но тема эта возникла уже в «Скотском хозяйстве», где свиньи постоянно манипулируют сознанием простодушных животных. И это, быть может, даже в еще большей степени, чем весьма точное воспроизведение этапов советской истории (Октябрьская революция — борьба Сталина с Троцким — показательные процессы и чистки — пакт Молотова-Риббентропа — вторжение фашистов — примирение с западными странами), показывает, какой именно режим разоблачает Оруэлл в своей сказке. Постепенное отступление от революционных идеалов — небольшие изменения в заповедях, написанных на стене, — идет параллельно с созданием мифа о революции. Не случайно изгнание Снежка и прекращение воскресных обсуждений сопровождается выкапыванием черепа старого Майора и торжественными маршами перед ним. Чем голоднее животные, тем больше цифр о преуспеянии хозяйства зачитывает им Визгун. Переписывается и история — Снежок, герой битвы при Хлеве, объявляется агентом Джоунза, а настоящим героем провозглашается Наполеон. Революционные мечты о равенстве и братстве увенчиваются созданием класса новых эксплуататоров, а массы продолжают жить сочиненным для них мифом.

«И все же животные никогда не переставали надеяться. Более того, их никогда, даже на мгновение, не покидало сознание собственной исключительности и особой выпавшей им чести — жить в Скотском хозяйстве. Они по-прежнему были единственным хозяйством во всей стране — во всей Англии! — которым владели и управляли сами животные. <...> И когда они слышали, как гремит ружье, видели, как развевается на ветру зеленый флаг, сердца их неизменно переполнялись гордостью, и они заводили разговор о своем героическом прошлом, об изгнании Джоунза, о написании Семи Заповедей и о великих битвах, в которых терпели поражение человеческие захватчики. Они не поступились ни одним из былых идеалов и по-прежнему верили в Скотскую Республику, когда-то предсказанную Майором, где на поля отчизны не ступит нога человека».

Поворотным моментом в истории прихода свиней к абсолютной власти сам Оруэлл считал конец третьей главы, когда свиньи присваивают себе молоко и яблоки, вообще-то принадлежащие всем. И здесь, как позднее в романе «1984», Оруэлл показывает, каким мощным рычагом воздействия оказывается страх — страх перед нападением извне, вызванный постоянными напоминаниями о враждебном окружении, и страх перед репрессивными мерами, которыми защищает себя власть. Власть же страшится только революционных масс, и потому Наполеон запрещает подлинную песню революции «Скот английский», напоминающую о революционных надеждах, и заменяет ее славословием себе, точно так же как Сталин заменил «Интернационал» гимном на слова Михалкова и музыку Александрова.

Совпадений с реальной советской историей в «Скотском хозяйстве» не счесть. Оруэлл, мечтавший о переводе книги на другие языки, предлагал даже усиливать эти совпадения в переводе — для французского издания он рекомендовал назвать книгу Union des Républiques Socialistes Animales — URSA, — что по-латыни означает медведь. Скрупулезно честный во всем, он, узнав, что Сталин во время наступления немцев оставался в Москве, просил издателей изменить в восьмой главе фразу, где говорится о реакции животных на взрыв мельницы: «...голуби закружились в воздухе, а все остальные, включая Наполеона, плашмя бросились на землю и спрятали головы». Вместо «включая Наполеона» в окончательном тексте написано «кроме Наполеона», чтобы, как объяснял Оруэлл, «сохранить справедливость по отношению к Сталину».

Гениальность Оруэлла, однако, заключается в том, что, разоблачая «советский миф», он вскрыл механизм крушения революционных надежд. Финал «Скотского хозяйства», где свинью невозможно отличить от человека, а человека от свиньи, приходит на ум, когда думаешь и о недавних победах левых партий в большинстве стран Западной Европы, и о результатах российской перестройки. Притча Оруэлла продолжает сохранять актуальность и по сей день, и потому такими наивными кажутся вопросы, время от времени появляющиеся на страницах британских газет: а следует ли по-прежнему включать «Скотское хозяйство» в школьную программу — ведь описываемая в книге реальность исчезла... К сожалению, не исчезла — не исчезла угроза тоталитаризма, не исчез даже «советский миф». Если на Западе горбачевская перестройка стала убедительным доказательством его несостоятельности, то в России, парадоксальным и трагическим образом, реальность советской жизни, знакомая российским гражданам куда лучше, чем иностранцам, для многих превратилась в миф, по сравнению с тяготами последнего десятилетия чем-то даже привлекательный. С другой стороны, западные противники Оруэлла и других «некоммунистических левых» по-прежнему провозглашают их сторонниками холодной войны и агентами ЦРУ...

Прямая атака на Оруэлла была совершена совсем недавно, в 1996 году. Незадолго до смерти писатель по просьбе своей приятельницы, сотрудницы Отдела исследования информации при Министерстве иностранных дел, планировавшего борьбу с советской пропагандой, составил списки тех, на кого в этой борьбе можно опираться, а кого ни в коем случае привлекать к ней не следует. В первый список, среди прочих, попал Виктор Голланц, издатель Оруэлла, отказавшийся печатать и «В честь Каталонии», и «Скотское хозяйство», но все же, по мнению Оруэлла, человек лично честный, во второй — вошли «очень нечестные» и «очень ненадежные», на взгляд Оруэлла, люди, которые, скрывая свою приверженность коммунизму, занимали видные места в лейбористском движении и даже проникли на государственные посты. В 1996 году, когда сообщения об этих списках и передаче их в британский МИД попали в печать, поднялась шумная антиоруэлловская кампания. Британские газеты немедленно обвинили Оруэлла в доносительстве, пособничестве властям, в сочувствии «правым», чуть ли не в фашизме. Между тем, можно не сомневаться, что, составляя эти списки, он по-прежнему надеялся уберечь британский социализм от следования советской модели, а своих сограждан от коммунистического влияния, которое, как стало ясно впоследствии, представляло вполне реальную опасность.

Среди названных Оруэллом «очень нечестных» и «очень ненадежных» людей есть и имя некоего Питера Смоллета, бывшего корреспондента газеты «Таймс», ставшего во время войны главой русского отдела в Министерстве информации. По мнению профессора Питера Дейвисона и других исследователей, это и есть упомянутый в статье «Свобода печати» «высокопоставленный чиновник», который не рекомендовал Джонатану Кейпу печатать «Скотское хозяйство». Оруэлл, написавший против его имени в списке — «очень нечестен», «почти наверняка чей-нибудь агент», разумеется, не мог знать, что Смоллет, и в самом деле, был советским агентом, использовавшим свое почтенное положение в «Таймс» и в Министерстве информации для работы на сталинскую разведку. Уроженец Австрии, Смолка (таково было его настоящее имя) приехал в Лондон в тридцатые годы по приглашению приятеля-англичанина. Звали приятеля Ким Филби, и какое-то время в середине тридцатых оба они работали в небольшом агентстве новостей — очень удобном прикрытии для той деятельности, которой они занимались. В Министерстве иностранных дел на проницательность Оруэлла не обратили внимания, и Смолка-Смоллет долгие годы был корреспондентом «Таймс» в Австрии, где и умер в 1980 году с незапятнанной репутацией. Удивляться тому, что в сорок четвертом он был против публикации «Скотского хозяйства», не приходится...

Книгу, законченную в феврале 1944 года — после Сталинградской битвы, в самый пик солидарности с Советским Союзом, напечатать удалось только после того, как война закончилась — в августе 1945-го. Успех ее в Великобритании был огромен. За ним последовал еще больший успех в Америке, где тоже поначалу чуть не два десятка издателей отказывались ее публиковать. Немедленно еще при жизни писателя стали выходить переводы на иностранные языки, что было для него чрезвычайно важно. Оруэлл, подчеркивавший, что в «Скотском хозяйстве» политическая и художественная задачи слиты для него воедино, мечтал, чтобы читать и переводить книгу было легко. Трагический смысл его сказки сочетается с пародийным ее рисунком, трогательность животных с беспощадным разоблачением жестокости и коварства власти.

Удивительно точно построенная, она и написана ясным, точным языком. И хотя более подробные исследования роли языка в манипуляции сознанием были еще впереди — в эссе «Политика и английский язык», в романе «1984», — Оруэлл уже в «Скотском хозяйстве» продемонстрировал, как язык участвует в сотворении мифа, — достаточно вспомнить хотя бы, что «Визгун всегда говорил об упорядочении, а не об урезании пайков». Уже здесь показано, как власти, фальшью официальных речей прикрывающие совершаемые ими преступления, вместе со свободным словом вытравляют из сознания своих граждан способность видеть вещи, как они есть. Именно с этим и боролся Оруэлл. В статье «Гонение на литературу» сказано: «Чтобы писать просто и энергично, необходимо бесстрашно думать, а если человек бесстрашно думает, он свободен от политических догм». И своим творчеством, и собственным примером Оруэлл и сегодня доказывает, что только ясное бесстрашное сознание способно противостоять политическому злу.