Джордж Оруэлл — литературный псевдоним Эрика Артура Блэра, который родился в 1903 году в индийской деревушке Мотихари на границе с Непалом. В то время Индия являлась частью Британской империи, и отец будущего писателя, Ричард Блэр, служил в одном из департаментов индийской администрации Великобритании. Мать писателя была дочерью французского торговца. Хотя Ричард Блэр верой и правдой служил Британской короне вплоть до выхода на пенсию в 1912 году, семья состояния не нажила, и когда Эрику исполнилось восемь лет, его не без труда определили в частную подготовительную школу в графстве Суссекс. Спустя несколько лет, проявив незаурядные способности в учёбе, мальчик на конкурсной основе получает стипендию для дальнейшего обучения в Итоне, самой привилегированной частной школе Великобритании, открывавшей путь в Оксфорд или Кембридж. Позднее в эссе «Почему я пишу» Оруэлл вспоминал, что уже в пять-шесть лет он твердо знал, что будет писателем, а в Итоне определился круг его литературных пристрастий — Свифт, Стерн, Джек Лондон. Возможно, что именно дух приключений и авантюризма в произведениях этих писателей повлиял на решение Эрика Блэра свернуть с проторенного пути выпускника Итона и поступить на службу в имперскую полицию, сначала в Индии, затем в Бирме. В 1927 году, разочаровавшись в идеалах и системе, которой он служил, Э. Блэр уходит в отставку и обосновывается на Портобелло Роуд, в квартале лондонской бедноты, затем уезжает в Париж — средоточие европейской богемы. Однако будущий писатель вел отнюдь не богемный образ жизни, он обитал в рабочем квартале, зарабатывая мытьем посуды, вбирая опыт и впечатления, которые позднее писатель Джордж Оруэлл переплавит в романы и многочисленные эссе.

Первая книга Дж. Оруэлла «Бирманские будни» (на orwell.ru «Дни в Бирме» в переводе В. Домитеевой — Burmese Days) была опубликована в 1934 году и повествует о годах, проведенных на службе в колониях Британской империи. За первой публикацией последовал роман «Дочь священника» (A Clergyman's Daughter, 1935) и ряд работ по самым разнообразным вопросам — политике, искусству, литературе. Дж. Оруэлл всегда был политически ангажированным писателем, разделял романтизм «красных 30-х», был озабочен бесчеловечными условиями труда английских шахтеров, подчеркивал классовое неравенство в английском обществе. В то же время он с недоверием и иронией относился к идее английского социализма и «пролетарской солидарности», поскольку социалистические взгляды были популярны скорее в среде интеллектуалов и тех, кто принадлежал к среднему классу, далеко не самому обездоленному. Оруэлл серьезно сомневался в их искренности и революционности.

Не удивительно поэтому, что социалистические симпатии писателя привели его в ряды испанских республиканцев, когда там разразилась гражданская война. Он отправляется в Испанию в конце 1936 года в качестве корреспондента Би-би-си и лондонской газеты «Обсервер». Оруэлл был очарован атмосферой равенства и боевого братства, которую он почувствовал по прибытии в Барселону. Социализм представлялся реальностью, и, пройдя начальную военную подготовку, писатель отправляется на фронт, где получает серьезное ранение горла. Оруэлл описал те дни в документальной книге «В честь Каталонии» (на orwell.ru «Памяти Каталонии» — Homage to Catalonia, 1938), где воспел друзей по оружию, дух братства, где не было «слепого повиновения», где существовало «почти полное равенство офицеров и солдат». Находясь после ранения в госпитале, Оруэлл напишет другу: «Я был свидетелем удивительных вещей и, наконец, действительно уверовал в Социализм, — чего не было раньше».

Однако писатель вынес и другой урок. Там же, в Каталонии, газета La Batalla, орган испанской Объединенной марксистской рабочей партии, в рядах которой сражался Дж. Оруэдл, еще в 1936 году заклеймила политические судилища в Москве и сталинскую расправу над многими старыми большевиками. Впрочем, еще до отъезда в Испанию Оруэллу было известно о массовых процессах, которые он называл «политическими убийствами» но, в отличие от большинства английских левых, считал, что происходящее в России не является «наступлением капитализма», а есть «отвратительное извращение Социализма».

Со страстностью неофита Оруэлл отстаивал изначальные «нравственные понятия социализма» — «свободу, равенство, братство и справедливость», процесс деформации которых он запечатлел в сатирической аллегории «Скотный двор». Действия некоторых республиканцев в Испании и жестокая практика сталинских репрессий пошатнули его веру в идеалы социализма. Оруэлл понял утопичность построения бесклассового общества и низменность человеческой природы, которой присущи жестокость, конфликтность, стремление властвовать над себе подобными. Тревоги и сомнения писателя отразились в его наиболее известных и часто цитируемых романах — «Скотный двор» и «1984».

Непроста история публикации «Скотного двора» (Animal Farm: A Fairy Story), этой «сказки с политическим значением», как определил жанр книги сам автор. Завершив работу над рукописью в феврале 1944 года, Оруэлл после отказа нескольких издательств смог опубликовать ее только в 1945. Издателей отпугивал откровенно антисталинистский (по словам самого Оруэлла) характер книги. Но шла война, и перед угрозой фашистского рабства московские политические процессы и советско-германский пакт о ненападении вытеснялись на периферию общественного сознания — на карту была поставлена свобода Европы. В то время и в тех условиях критика сталинизма неизбежно ассоциировалась с выпадом против сражающейся России, несмотря на то, что свое отношение к фашизму Оруэлл определил еще в 30-е годы, взяв в руки оружие для защиты республиканской Испании. Во время Второй мировой войны Джордж Оруэлл работает на Би-би-си, затем редактором литературного отдела в газете, а в конце войны — репортером в Европе. После окончания войны писатель поселился на побережье в Шотландии, где завершил роман «1984», увидевший свет в 1949 году. Умер писатель в январе 1950 года.

В нашей стране роман стал известен широкому читателю в 1988 году, когда в разных журналах выходят три сатирические антиутопии: «Мы» Е. Замятина, «Храбрый новый мир» О. Хаксли и «Скотный двор» Дж. Оруэлла. В этот период идет переоценка не только советской, но и литературы русского зарубежья и творчества зарубежных авторов. Активно переводятся книги тех западных писателей, которые были отлучены от советского массового читателя, так как позволяли себе критические высказывания в наш адрес, тех, кого отвращало в нашей действительности то, что сегодня и мы сами не приемлем и отвергаем. Это прежде всего относится к писателям-сатирикам, тем, кто в силу специфики своей насмешливой и язвительной музы первым призван ставить диагноз, заметив признаки общественного нездоровья.

В тот же период было снято многолетнее табу с другой антиутопии Дж. Оруэлла — «1984», романа, который у нас либо замалчивался, либо трактовался как антисоветский, реакционный. Позицию критиков, писавших об Оруэлле в недалеком прошлом, можно в какой-то степени объяснить. Еще не была доступна вся правда о сталинщине, та бездна беззакония и злодеяний против классов и целых народов, правда об унижении человеческого духа, глумлении над свободной мыслью, (об атмосфере подозрительности, практике доносов и многом-многом другом, что нам открыли историки и публицисты, о чем рассказали произведения А. Солженицына, В. Гроссмана, А. Рыбакова, М. Дудинцева, Д. Гранина, Ю. Домбровского, В. Шаламова и многих других. Тогда же сталинский казарменный социализм воспринимался многими как неизбежность, данность, не имеющая альтернативы: рожденный в неволе не замечает ее.

По-видимому, можно донять «священный ужас» советского критика, читавшего уже во втором абзаце «1984» о плакате где «было изображено громадное, больше метра в ширину, лицо: лицо человека лет сорока пяти, с густыми черными усами, грубое, но по-мужски привлекательное... На каждой площадке со стены глядело все то же лицо. Портрет был выполнен так, что куда бы ты ни встал, глаза тебя не отпускали. «СТАРШИЙ БРАТ СМОТРИТ НА ТЕБЯ» — гласила надпись» [здесь и далее цитируется по: «1984», Новый мир: №№ 2, 3, 4, 1989. Перевод: В. П. Голышев], явный намек на «отца народов» способен был притупить остроту критического восприятия произведения.

Но парадокс заключается в том, что в эссе «Почему я пишу» Оруэлл определяет свою задачу как критику социализма справа, а не атаку на левых. Он признавал, что каждая строка, написанная им с 1936 года, «была прямо или косвенно направлена против тоталитаризма в защиту Демократического Социализма, как я его понимаю». «Скотный двор» представляет собой не только аллегорию русской революции, но и повествует о тех сложностях и проблемах, с которыми может столкнуться построение любого справедливого общества, каковы бы ни были прекраснодушные идеалы его лидеров. Непомерные амбиции, гипертрофированный эгоизм и лицемерие могут привести к извращению и предательству этих идеалов.

Персонажи «Скотного двора», восстав против тирании хозяина фермы Джонса, провозглашают общество, где «все животные равны». Их революционные лозунги напоминают семь библейских заповедей, которым все должны неукоснительно следовать. Но свою первую идеалистическую фазу, фазу эгалитаризма, обитатели «Скотного двора» минуют очень быстро и придут сначала к узурпации власти свиньями, а затем и к абсолютной диктатуре одного из них — борова по имени Наполеон. По мере того как свиньи стараются имитировать поведение людей, постепенно меняется содержание лозунгов-заповедей. Когда поросята занимают спальню Джонса, нарушая тем самым заповедь «Ни одно животное не должно спать на кровати», они вносят поправку к ней — «Ни одно животное не должно спать на кровати с простынями». Незаметно происходит не только подмена лозунгов и смещение понятий, но и реставрация status quo ante, только в еще более абсурдной и извращенной форме, ибо «просвещенная» власть человека. сменяется тиранией скотской, жертвами которой становятся почти все обитатели фермы, за исключением местной элиты — членов свинского комитета (свинкома) и их верных псов-охранников, походивших своим свирепым видом на волков.

На скотном дворе происходят события до боли узнаваемые: изгоняется с фермы соперник Наполеона в зажигательных политических дебатах Сноубол, по прозвищу Цицерон. Его лишают наград, честно завоеванных в исторической битве при Коровнике, одержанной свободными животными над соседями-фермерами. Более того, Цицерон объявляется шпионом Джонса — и на ферме уже летят пух и перья (буквально), а то и головы, которые рубят глупым курам и уткам за «добровольные» признания в «преступных» связях со «шпионом» Цицероном. Окончательное предательство «Анимализма» — учения покойного теоретика, борова по имени Майор — происходит с подменой главного лозунга «Все животные равны» лозунгом «Все животные равны, но некоторые из них более равны, чем другие». И тогда запрещается гимн «Скот домашний, скот бесправный» и упраздняется демократическое обращение «товарищ». В последнем эпизоде этой невероятной истории оставшиеся в живых обитатели фермы с ужасом и изумлением созерцают через окошко свинское застолье, где злейший враг фермы мистер Пилкингтон провозглашает тост за процветание Скотного двора. Свиньи встают на задние ноги (что тоже запрещено заповедью), и их рыла уже неразличимы среди пьяных лиц людей.

Как и подобает в сатирической аллегории, каждый персонаж является носителем той или иной идеи, воплощает определенный социальный тип. Кроме хитрого и коварного Наполеона в систему характеров «Скотного двора» входят политический прожектёр Цицерон; свиненок по кличке Стукач, демагог и подхалим; молодая кобылка Молли, готовая продать обретенную свободу за кусок сахару и яркие ленты, ибо еще накануне восстания ее занимал единственный вопрос — «будет ли после восстания сахар?»; стадо овец, к месту и не к месту распевающее «Четыре ноги — хорошо, две ноги — плохо»; старый осел Бенджамин, чей житейский опыт подсказывает ему не примыкать ни к одной из противоборствующих партий.

В сатире редко соседствуют ирония, гротеск и пронзительный лиризм, ибо сатира, в отличие от лирики, апеллирует к разуму, а не к чувствам. Оруэллу удается совместить, казалось бы, несовместимое. Жалость и сострадание вызывает недалекий, но наделенный огромной силой конь Боксер. Он не искушен в политических интригах, а честно тянет свою лямку и готов работать на благо фермы еще больше, еще тяжелее, пока могучие силы не покидают его, — и тогда его везут на живодерню. В сочувствии Оруэлла к труженику-Боксеру нельзя не увидеть его искренней симпатии к крестьянству, чей простой образ жизни и нелегкий труд писатель уважал и ценил, потому что они «смешали свой пот с землей» и; поэтому имеют большее право на землю, чем джентри (мелкопоместное дворянство) или «высший средний класс». Оруэлл считал, что подлинными хранителями традиционных ценностей и морали являются простые люди, а не борющиеся за власть и престижные посты интеллектуалы. (Впрочем, отношение писателя к последним не было столь однозначным.)

Оруэлл — до мозга костей английский писатель. Его «английскость» проявлялась в обыденной жизни, в его «любительстве» (Оруэлл не получил университетского образования); в эксцентричной манере одеваться; в любви к земле (в собственном огороде гуляла собственная коза); в близости к природе (он разделял идеи опрощения); в приверженности традициям. Но вместе с тем Оруэллу никогда не было свойственно «островное» мышление или интеллектуальный снобизм. Он был хорошо знаком с русской и французской литературой, пристально следил за политической жизнью не только Европы, но и других континентов, всегда относил себя к «политическим писателям».

С особой силой его политическая ангажированность проявилась в романе «1984», романе-антиутопии, романе-предупреждении. Существует мнение, что «1984» для английской литературы XX века значит то же, что для века XVII — «Левиафан» Томаса Гоббса — шедевр английской политической философии. Гоббс, как и Оруэлл, пытался решить кардинальный для своего времени вопрос: кто в цивилизованном обществе должен обладать властью, и каково отношение общества к правам и обязанностям индивида. Но, пожалуй, наиболее заметное влияние на Оруэлла оказало творчество классика английской сатиры Джонатана Свифта. Без свифтианских йэху и гуигнгнмов едва ли мог появиться «Скотный двор», продолжающий традицию антиутопии и политической сатиры. В XX веке возникает синтез этих жанров — сатирическая утопия, восходящая к роману Евгения Замятина «Мы», завершенному в 1920-м и впервые опубликованному на Западе в 1924 году. За ним последовали «Дивный новый мир» Олдоса Хаксли 1932) и «1984» Джорджа Оруэлла (1949).

Айзек Дойчер в книге «Еретики и ренегаты» [Deutscher Isaak. Heretics and Renegades. Hamish Hamilton, London, 1955.] утверждает, что все главные сюжеты автор «1984» позаимствовал у Е. Замятина. В то же время существует указание на то, что ко времени знакомства с романом «Мы» у Оруэлла уже созрела концепция собственной сатирической утопии. Американский профессор Глеб Струве, знаток русской литературы, рассказал Оруэллу о романе Замятина, а затем прислал ему французский перевод книги. В письме к Струве от 17 февраля 1944 года Оруэлл пишет: «Меня очень интересует литература такого рода, я даже сам делаю заметки для собственной книги, которую напишу рано или поздно». [The Collected Essays. Journalism and the Letters of George Orwell. Secker and Warburg, L., 1968, Vol. III, pp. 95-96.]

В романе «Мы» Замятин рисует общество, отстоящее от XX века на тысячу лет. На Земле властвует Единое Государство, покорившее в результате Двухсотлетней войны мир и отгородившееся от него Зеленой Стеной. Правит обитателями Единого Государства — нумерами (все в государстве обезличено) — «искусная тяжелая рука Благодетеля», а присматривает за ними «опытный глаз Хранителей». Все в Едином Государстве рационализировано, урегулировано, регламентировано. Цель Государства — «абсолютно точное решение задачи счастья». Правда, по признанию рассказчика (математика), нумера Д-503, эту задачу Единому Государству еще полностью решить не удалось, ибо существуют «установленные Скрижалью Личные Часы». К тому же, время от времени обнаруживаются «следы до сих пор неуловимой организации, ставящей себе целью освобождение от благодетельного ига Государства».

Автор сатирической утопии, как правило, основывается на современных ему тенденциях, затем, используя иронию, гиперболу, гротеск — этот «строительный материал» сатиры, проецирует их в далекое будущее. Логика интеллектуала, зоркий взгляд писателя, интуиция художника позволили Е. И. Замятину предугадать многое: дегуманизацию человека, его отторжение от Природы, опасные тенденции в науке и машинном производстве, превращающем человека в «болтик»: при необходимости «прогнувшийся болт» всегда можно было «выбросить», не останавливая вечного, великого хода всей «Машины».

Время действия в романе О. Хаксли «Дивный новый мир» — 632 год «эры стабильности». Девиз Мирового Тосударства — «Общность, Одинаковость, Стабильность», Это общество словно являет собой новый виток в развитии замятинского Единого Государства. Здесь царит целесообразность и ее производное — кастовость. Дети не рождаются, они выводятся «Центральнолондонским инкубаторием и создаются в воспитательном центре», где благодаря инъекциям и определенному температурному и кислородному режиму из яйцеклетки вырастают альфы и беты, гаммы, дельты и эпсилоны, каждый со своими запрограммированными свойствами, призванный выполнять в обществе определенные функции.

Гедонистические общества, созданные фантазией Замятина и Хаксли, в основном нацелены на потребление: «каждых мужчину, женщину и ребенка обязали ежегодно потреблять столько-то для процветания промышленности». Промыванием мозгов в «дивном новом мире» занята целая армия гипнопедов, внушающих альфам, бетам и всем прочим, рецепты счастья, которые, будучи повторенными по сто раз три раза в неделю в течение четырех лет, становятся «истиной». Ну а если случаются мелкие огорчения, всегда есть дневная порция «сомы», позволяющей отрешиться от них, или «суперпоющий, синтетико-речевой, цветной стереоскопический ощущательный фильм с синхронно-запаховым сопровождением», служащий той же цели.

Общество будущего в романах Е. Замятина и О. Хаксли зиждется на философии гедонизма, авторы сатирических антиутопий допускают-возможность хотя бы гипнопедического и синтетического «счастья» для грядущих поколений. Оруэлл отвергает идею даже иллюзорного общественного благополучия. Несмотря на развитие науки и техники, «мечта о будущем обществе — невероятно богатом, с обилием досуга, упорядоченном, эффективном, о сияющем антисептическом мире из стекла, стали и снежно-белого бетона» не могла осуществиться «отчасти из-за обнищания, вызванного длинной чередой войн и революций, отчасти из-за того, что научно-технический прогресс основывался на эмпирическом мышлении, которое не могло уцелеть в жестко регламентированном обществе» [цитируется по: Новый мир, № 3, 1989, с. 174], контуры которого Оруэлл, обладавший удивительно острым политическим зрением, уже различал на европейском горизонте. В обществе подобного типа правит малочисленная клика, которая, по сути, является новым правящим классом. «Оголтелый национализм» и «обожествление вождя», «постоянные конфликты» — неотъемлемые черты авторитарного государства. Противостоять им могут лишь «демократические ценности хранителями которых является интеллигенция».

Неуемную фантазию Оруэлла питали темы и сюжеты не только советской действительности. Писатель использует и «общеевропейские сюжеты»: предвоенный экономический кризис, тотальный террор, истребление инакомыслящих, коричневая чума фашизма, ползущая по странам Европы. Но, к нашему стыду, в «1984» предугадано многое из нашей новейшей российской истории. Некоторые пассажи романа почти дословно совпадают с образцами нашей лучшей публицистики, поведавшей о шпиономании, доносах, фальсификации истории. Совпадения эти в основном фактологические: ни глубокое историческое осмысление того или иного негативного явления, ни его гневная констатация не могут соперничать по силе обличения и воздействии на читателя с действенной сатирой, в арсенале которой — насмешливая ирония и язвительный сарказм, едкая издевка и разящая инвектива. Но чтобы, сатира состоялась, попала в цель, она через общую категорию комического должна быть связана с юмором, осмеянием и тем самым вызывать неприятие, отторжение негативного явления. Бертольд Брехт утверждал, что смех есть «первое недолжное проявление должной жизни».

Пожалуй, ведущим средством сатирического осмысления в «1984» является гротеск: все в обществе «ангсоца» алогично, абсурдно. Наука и технический прогресс служат лишь орудием контроля, управления и подавления. Тотальная сатира Оруэлла поражает все институты тоталитарного государства: идеологию партийные лозунги гласят: война — это мир, свобода — это рабство, незнание — сила); экономику (народ, кроме членов Внутренней партии, голодает, введены талоны на табак и шоколад); науку (история общества бесконечно переписывается и приукрашивается, впрочем, географии повезло не больше — идет беспрерывная война за передел территорий); правосудие (за жителями Океании шпионит «полиция мыслей», а за «мыслепреступление» или «лицепреступление» осужденный может быть не только искалечен морально или физически, но и даже «распылен»).

Телекран беспрерывно «извергал сказочную статистику, обрабатывая массовое сознание». Полуголодные люди, отупевшие от скудного житья, от страха совершить «лице- или мыслепреступление» с удивлением узнавали о том, что «стало больше еды, больше одежды, больше домов, больше кастрюль, больше топлива» и т.д. Общество, вещал «телекран», «стремительно поднималось к новым и новым высотам». [цитируется по: Новый мир, № 2, 1989, с. 155.] В обществе «ангсоца» партийный идеал рисовал «нечто, исполинское, грозное, сверкающее: мир стали и бетона, чудовищных машин и жуткого оружия, страну воинов и фанатиков, которые шагают в едином строю, думают одну мысль, кричат один лозунг, неустанно трудятся, сражаются, торжествуют, карают — триста миллионов человек, и все на одно лицо». [Ibid., с. 160.]

И снова сатирические стрелы Оруэлла достигают цели — мы узнаем себя, вчерашних, «ковавших трудовые победы», «сражавшихся на трудовом фронте», вступавших в «битвы за урожай», рапортовавших о «новых достижениях», маршировавших единой колонной «от победы к победе», признававших лишь «единомыслие» и исповедовавших принцип «все, как один». Оруэлл оказался удивительно прозорливым, подметив закономерность между стандартизацией мышления и клишированием языка. Оруэлловский «новояз» призван был не только обеспечить знаковыми средствами мировоззрение и мыслительную деятельность приверженцев «ангсоца», но и сделать невозможным любое инакомыслие. Предполагалось, что когда «новояз» утвердится навеки, а «старояз» будет забыт, неортодоксальная, т. е. чуждая «ангсоцу», мысль, поскольку она выражается в словах, станет буквально немыслимой». [Ibid., № 4, с. 123.] Кроме того, в задачу «новояза» входило сделать речь, в особенности на идеологические темы, независимой от сознания. Партиец должен был изрекать «правильные» суждения автоматически, «как выпускает очередь пулемет».

К счастью, Оруэлл угадал не всё. Но автор романа-предупреждения и не должен был к этому стремиться. Он довел лишь до логического (или абсурдного?) конца социально-политические тенденции своего времени. Но и сегодня Оруэлл является едва ли не самым широко цитируемым зарубежным писателем.

Мир изменился к лучшему (Хм... так ли это? О. Даг (2001)), но предупреждения и призывы Джорджа Оруэлла игнорировать не следует. История имеет обыкновение повторяться.