Джорд Оруэлл давно стал классиком, восковой фигурой, иконой. Он хорошо упрятан в школьные программы, в хрестоматии, в цитатники. Казалось бы, без холодной войны, без живой памяти о нацистских концлагерях и Гулаге, о ежовщине и маккартизме, без постоянных разговоров о советской или империалистической угрозе, без атмосферы партийных собраний, без постоянного страха реального или воображаемого ареста — безо всего этого масса читателей вряд ли способна испытать волнение, читая «Скотский хутор» или «1984». Но на самом деле Оруэлл звучит так же актуально теперь, как и тогда. Если читать его с умом.

Культ Оруэлла был бы неприятен ему самому. Культ скрывет подлинного человека. Оруэлл не был нарциссистом и не был тщеславен. А если изначально и был, то изжил эти свойства из своего характера. Склонность к самовоспитанию досталась ему в наследство от нескольких поколений протестантских предков, прошедших к тому же школу воспитания чувств в викторианскую эпоху, на исходе которой он родился ровно 100 лет назад.

Жёстко котролируя самого себя, Оруэлл ни за что не соглашался, чтобы его контролировал кто-то другой. Оруэлл был виртуозом индивидуализма в классическом благородно-либеральном духе Джона Стюарта Милля и английского джентльменства: оставьте меня в покое, а я не буду лезть в ваши дела. Оруэлл культивировал в себе независимый стиль жизни. Биографы упоминают такие детали этого стиля: Оруэлл любил поговорить, как заваривать чай, скручивать сигареты, о детективных романах, как сажать деревья и розы; он ревниво оберегал своё право быть старомодным, курить дешёвый табак, читать забытые романы; он любил ходить пешком, а не разъезжать в автомобиле; он искал скорее неудач, чем успеха и довольства, бросал хорошую работу, не заботился о здоровьи, подставлял себя под пули.

Его тяга к приватности была неодолима. Он умер как раз в тот момент, когда вокруг него начался ажиотаж, так сказать, во-время смылся. Он удалился умирать (как это делают кошки) в глухой угол и просил своего многолетнего друга Дэвида Астора (владельца и редактора еженедельной газеты «Обзервер») похоронить его на отшибе. Дэвид Астор так и сделал. Оруэлл похоронен в деревне Саттон Кортни (графство Оксфордшир), около церкви XIII века. Там у Оруэлла оказался всего один сосед — премьер-министр Асквит, вот как забавно.

Подлинное и страстное свободолюбие Оруэлла сделало его крайне чувствительным ко всякой угрозе личной свободе и приватности, ко всякому давлению на личность, откуда бы она ни исходила. Он испытал на себе грубую авторитарность подростковой культуры (в виде школьной дедовщины в Итоне), газетно-журнальных редакций, партийных клик, читательской толпы. Жизненный опыт сделал Оруэлла мизантропом. Но в тогдашних условиях мишенью для его либертарианской мизантропии оказалось прежде всего государство.

Это было время коммунистических и фашистских государственных монстров с их репрессиями и тотальным контролем. Но и либерально-демократическое государство англо-саксонского типа угрожающе сдвигалось в ту же сторону. Призрак тотального планирования не только экономики, но и всей жизни блуждал по Европе и даже по Америке. Авторитет СССР был колоссальным.

Когда мы тайком читали Оруэлла в конце 60-е и 70-е годы, мы, конечно, были убеждены, что его безжалостные параболы это прежде всего, если не только чёрная травестия советской действительности. «Министерство правды», «некоторые равнее других», «сегодня ты должен работать лучше, чем вчера» и прочее доводили нас буквально до мазохистского экстаза. Теперь это всё, кажется в прошлом. Или? В прошлом или кажется?

Возьмём глаза в руки и поучимся у Оруэлла видеть то, что у нас перед глазами. Историческая улица полна неожиданностей. На смену Большому брату приходят десятки его уменьшенных подобий. Врагам свободы несть числа. Как только государство стало ослабевать, на его место пришли мафии и патерналистские корпорации, секты и идеологические движения, клики медиократов.

О порядках в российских «бригадах» мы знаем по заказным убийствам конкурентов и предателей — мокрым следам войн и чисток. Это у всех на виду. Пресса это муссирует и не совсем понятно, то ли это борьба с оргпреступностью, то ли напоминание о том, кто тут настоящий хозяин. То ли это разоблачение, то ли прославление. Орвиллаж.

Легальные корпорации мокрых дел стараются избегать. Их стратегия превентивна. Жизнь корпораций всё больше регламентируется. Про Японию все знают. А вот кое-что более пикантное. В американских корпорация завелось такое животное — «уполномоченный по этике» (Ethic Officer); внутренняя полиция нравов, комиссары. Они учат работников корпоративному патриотизму. Сотрудников поощряют докладывать об аморалке коллег. Орвиллаж.

В одном американском университете преподавателям и студентам рекомендуется избегать «такого бессознательного отношения к другим индивидам, которое воплощается в использовании выражений, имеющих дискриминационный смысл». Сказано витиевато, а в переводе на простой разговорный означает: не только не говори некорректно, но и думать не смей. Будь чист в помыслах. Орвиллаж.

Лет 15 назад мне пришлось присутствовать на вечеринке зелёных.Было это, кстати, на родине Оруэлла. Докладчик говорил о принципах «глубокой экологии». Кто-то спросил его: а как экологическая дисциплина совмещается с правами человека? И тогда, опережая докладчика, одна дама раздражённо сказала: какие права человека? Конечно же никаких. Перестаньте лицемерить и взгляните правде в глаза. Свобода — грех. Мы должны отдаться. Орвиллаж.

Но допусим, что вы не в сетях мафии, не под каблуком какого-то сектантского пророка-учителя и не в утробе «родной корпорации». Вы — на воле. И что же? Включая телевизор и раскрывая газету, вы ожидаете увидеть большой и разнообразный мир, но видите каждый день одни и те же физиономии, слышите один и тот же набор заезженных или маловразумительных слов и наблюдаете монотонный поток неосмысленной фактуры. Большая тусовка нагнетает свой авторитет и промывает вам мозги. Орвиллаж.

Старое государство изжило себя и повсюду отступает. Но явно готовит контрнаступление. Какую новую сверхзадачу оно выберет? Станет защитником граждан? Или большой крышей для мелкого тоталитарного воронья? Встанет на сторону Оруэлла или на сторону бригад, контор, проповедников и тусовок? Будущее в тумане. Будем бдительны. Будем читать Оруэлла. С умом.